— И правильно сделал, — припечатала она. — У него бы и мое имя вытянули на допросе.
Конечно, в этом не было даже полуправды, но она рассудила, что полную версию тех событий не переварит и человек с самым суровым вкусом.
Сбавив накал страстей, она сумела поведать ему о начальном этапе своей работы в миниправе, на производстве порнографической литературы для пролов. Отдел, именуемый порносеком, занимал складское помещение в разбомбленных кварталах к югу от минизо; служащим предписывалось говорить, что их отдел ведает «сельскохозяйственной статистикой». Трудились там исключительно одинокие лица женского пола: по мнению партии, специфика материала не могла повлиять на невинных девушек в силу их чистоты. Когда Уинстон поинтересовался, какого рода книги штампуются литмашинами, она ответила: жуткая дребедень — и скучища. Впрочем, это не объясняло, почему девчонки целыми днями метались как угорелые и не чурались забегать в общеизвестные уголки, где можно было мастурбировать без всякого риска. Такие подробности Джулия опускала, зная по опыту, что мужчины их не приемлют, а некоторые даже начинают кипятиться и обвинять ее во лжи.
Под конец она все же пересказала немало этой «жуткой дребедени». Наиболее подробно остановилась на своей любимой книге «Внутрипартийные грешники: „У меня отказал телекран, товарищ!“». Главная героиня, девушка-механик, совсем как Джулия, приезжает выполнить мелкий ремонт на дом к одному внутрипартийцу и становится жертвой его гнусных домогательств. Для читателя не секрет, что на самом-то деле телекран все это время работал в скрытом режиме, соглядатаи сильно распалились от увиденного и сами устроили криминальную оргию. За последнее время этот сюжет оброс чудовищными домыслами в свете той судьбы, которая постигла Эсси (хотя с Эсси, вне всякого сомнения, приключилось нечто совсем другое). Что касается Уинстона, его больше заинтересовал сборник рассказов «Отшлепать негодницу», из которого Джулии запомнились только шлепки открытой ладонью и экзекуция туфлей.
Как и многие другие партийцы, Уинстон неохотно рассказывал о себе. Твердил, будто детства вообще не помнит. Его близкие родственники весьма кстати умерли. Нигде, кроме Лондона, он не проживал и, судя по всему, очень смутно представлял, что существуют и другие населенные пункты. Военную службу не проходил из-за легочного заболевания. Когда-то вступил в брак, но с женой расстался и упоминал о ней только в ответ на вопросы Джулии. Жена его соответствовала стандартам всех бывших: эффектная внешне, но интеллектуально и нравственно — полный ноль. Неисправимая брюзга, изъясняется только заученными партийными штампами; лишена сексуальности, но надеялась родить и постоянно требовала секса. Смит уморительно изображал страдальческие гримасы, которые корчила супруга в его объятиях, и трогательно умилялся, когда Джулия хохотала. Не факт, конечно, что его история полностью соответствовала действительности: для порядка следовало бы выслушать и другую сторону, но, чтобы не наскучить любовнику, приходилось потешаться над его бывшей.
Джулия бойко подыгрывала ему и в тех случаях, когда он предавался воспоминаниям о горных прогулках наедине с женой: они бродили вдоль крутых утесов, где никто их не видел и не слышал. Жена склонилась над обрывом, а Уинстон рисовал себе…
— Толкнул бы ее как следует, — сказала Джулия. — Я бы обязательно толкнула.
— Да, милая, ты бы толкнула, — благодушно поддакнул он. — И я бы толкнул, будь я таким, как сейчас. А может… Не уверен.
У Джулии его слова вызвали только досаду. Разумеется, ей бы и в голову не пришло сталкивать кого-нибудь со скалы! Ясно же, что это шутка. Но Уинстон вроде бы подходил к этому вопросу со всей серьезностью.
— Жалеешь, что не толкнул? — осторожно спросила она.
— Да. В общем, жалею.
Они сидели бок о бок на грязном полу; Уинстон привлек ее к себе. Сперва она хотела отстраниться, но потом опустила голову ему на плечо. Он задумчиво выговорил:
— По сути, это ничего бы не изменило.
— Тогда почему жалеешь, что не столкнул?
— Только потому, что действие предпочитаю бездействию. В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других, вот и все.
Теперь она уже не могла дольше скрывать свою досаду и заерзала, чтобы высвободиться из-под его руки. Он отпустил ее со скорбной улыбкой и только спросил:
— Я рассказывал тебе, милая, что веду дневник?
Оказалось, что дневником служил ему блокнот, купленный в лавке Уикса — точнее, Чаррингтона, как с завидной настойчивостью повторял Смит; в нем он фиксировал все свои запретные мысли и деяния: ненависть к партии, посещение проститутки, планы убийства жены. Однажды он поймал себя на том, что полубессознательно вывел, причем не раз: «Долой Старшего Брата».
Джулия поразилась безумству столь очевидному: какой дурак станет поверять бумаге подобные сведения, интересующие разве что полицию? Но Уинстон считал, что никакой роли это не играет.
— Если объявил партии войну, — сказал он, — лучше всего считать себя трупом.
— Да считай себя кем угодно! — отмахнулась Джулия. — А кто тут объявляет войну партии? Что за бред!
Он снисходительно покачал головой:
— Ты припомни, чем мы только что занимались. Одно это уже будет рассматриваться как объявление войны, неужели не ясно?
— Да никем это не будет рассматриваться, если ты не наворотишь дел. Вот что я тебе скажу: дневник необходимо уничтожить. Ты записываешь про нас с тобой? Поклянись, что до этого не дойдет.
— Ладно. Во всяком случае, твое имя там не появится.
— Мое имя! Да если ты только упомянешь, как мы развлекаемся, мое имя уже не понадобится. Слушай, милый, я не первый год играю в эту игру. Прикинь, сколько у меня сменилось партнеров, и для каждого я была далеко не единственной. Думаю, среди лондонских партийцев не наберется и десятка человек, у которых никогда не было женщины. А все остальные — трупы, как я понимаю!
Уинстон заговорил с оттенком желчности:
— По-твоему, можно выстроить отдельный тайный мир и жить там, как тебе хочется: нужны только везение, ловкость и дерзость — и тебе все будет нипочем. Но индивидуум всегда терпит поражение. Вбей себе в голову: ты обречена… да, я верю, что сердцем ты и сама это понимаешь вполне отчетливо. — Тут к Уинстону вернулся апломб, и торжествующе-меланхоличным тоном он добавил: — Мы покойники.
— Еще не покойники.
— Не телесно. Через полгода, через год… ну, предположим, через пять. Я боюсь смерти. Ты молодая и, надо думать, боишься больше меня. Ясно, что мы будем оттягивать ее как можем. Но разница маленькая. Покуда человек остается человеком, смерть и жизнь — одно и то же.
— Тьфу, чепуха! — не на шутку взвилась она. — С кем ты захочешь спать — со мной или со скелетом? Ты не радуешься тому, что жив? Тебе не приятно чувствовать: вот я, вот моя рука, моя нога, я хожу, я дышу, я живу! Это тебе не нравится?
Она развернулась, потерлась о него грудью и бесшабашно запустила руку ему между ног. Его пенис отозвался как миленький.
— Нет, — прошептал Уинстон, — это мне нравится.
Потом опять все стало хорошо; точнее, неплохо. Оно и неудивительно: на первом месте, как ни крути, всегда оказывался секс. В тот день у них получилось три раза; это была единственная область, в которой Смит жаждал учиться. Он уже вполне сносно ласкал ее языком, хотя на первых порах у него выходило довольно неуклюже: то слишком жестко, то чересчур мягко, так что до желаемого результата было еще далеко. Но он старался честно-благородно, а когда преуспел, воспринял это как чудо: словно поцеловал землю — и перед ним выросло цветущее деревце. Потом он всерьез утверждал, что это был не просто интим, но еще и революционный поступок. Ну что ж, пусть и дальше так считает. Пусть причисляет ее к «покойникам» и плетет горячечные фантазии насчет убийства женского начала. Ее влекут его длинные, крепкие голени, подтянутые ягодицы, светлая шевелюра, которая лезет ему в глаза, когда он нависает сверху, его изможденный после секса пенис, расслабленно съежившийся на волосатом бедре… но стоит ей лишь коснуться его ноги, как этот орган с пониманием начинает шевелиться и опять приходит в полную готовность. Какое блаженство! Ну и что, если мужчина несколько чудаковат? Он лег сверху — и в третий раз проявил себя бесподобно. Умело сжимал ей ягодицы, работал языком. Сам стонал от наслаждения, называл ее «чудесная», «любимая», «самая лучшая». Когда он шептал: «Как я тебя люблю», она с готовностью отвечала: «И я тебя люблю!» Вопрос о дневнике был отложен до более подходящего случая. Джулия решила во что бы то ни стало настоять на уничтожении тех записей. Что это за блажь? У тебя есть женщина из плоти и крови — вот ей и доверяй свои тайны.
